Школьная учительница

Как жили и трудились учителя раньше, к примеру - в 19 веке? О жизни простой школьной учительницы одной из Подмосковных церковно-приходских школ Московской губернии будет сегодняшний рассказ. Хорошо когда есть воспоминания очевидцев, сегодняшнее воспоминание о жизни сельского учителя поведает сам государственный инспектор церковно-приходских школ Московской губернии А. Италинский.

Предисловие

В бедноте, да не в обиде!

«Ты поставлен наблюдателем. Горе тебе, если, приезжая в школу, считаешь ты главным или единственным долгом своего звания обозреть тетради, отметки и ведомости,- затем ехать дальше. Ищи повсюду учителя— его смотри, с ним беседуй по человечески: ведь он главное орудие школы. Если живёт он в нужде, в голоде и холоде—не проходи мимо его равнодушно -Богу дашь ответ, если не позаботишься ободрить человека в его терпении». («Учение и Учитель» Издание К. П. Победоносцева, 36 стр.)

Воспоминания от первого лица.

«Перелистывая свой журнал школьных наблюдений, с целью найти среди его записей что-нибудь вообще интересное, чем стоило бы поделиться с читателями, я остановился на заметке, занесенной мною по поводу одной школы, которую мне пришлось посетить давно, чуть не в первые дни прохождения своей настоящей службы. Заметка сделана была наскоро, в выражениях кратких и неопределенных, сама по себе, пожалуй, безынтересная, так что и приводить ее не стоить, но вызвала она во мне лично столько самых живых, и грустных, и отрадных воспоминаний, а в свое время пришлось натолкнуться на такие своебразные и занимательные обстоятельства школьной жизни, что я хочу рассказать все по порядку.

Дело было зимой; объезжали мы с коллегой школы одного из отдалённых уездов нашей епархии. Посетили мы много школ и добрались, наконец, до границ другого уезда, где решено было в одном селе, верстах в 80-40 (от ближайшей железнодорожной станции, переночевать, а потом расстаться: коллега возвращался, назад, я же должен был на железнодорожной  станции сесть в поезд и ехать далее. Почти на пути к этой станции, в одной деревне другого уже уезда, находилась церковно-приходская школа, в которую с некоторым удобством можно было заехать, и я решился ее посетить один. Выехал я утром, так что в школу попал часов в 10-11, как раз в разгар занятий. Подъехал я тихо, вошёл так же, да меня и не ждали, и, как говорится, застал врасплох.

Вхожу в довольно большую переднюю или раздевальню; везде вешалки, хотя платья висит немного; прямо—открытая дверь в класс: ни скамеек, ни учеников не видно, но слышен тот характерный шум, по которому легко узнать, что ученики одни, без учителя; налево тоже в открытую дверь видно, как небольшого роста женская фигура возится с чем-то у огня печки.

Начинаю раздаваться и, конечно, привлекаю внимание этой особы, которая, оставивши стряпню, вышла в переднюю и оказалась учительницей школы. На вопросительный взгляд её я представляюсь и говорю, что по дороге заехал посмотреть школу. Моментально, вместо какого бы то ни было приветствия, учительница исчезла по направленно к классу, где сейчас же и водворилась тишина; затем последовал какой то шёпот, несомненно, преподавались кое-какие инструкции.

Так как ни возвращения учительницы, ни приглашения с её стороны не последовало, то я самостоятельно вошёл в класс. Ученики быстро встали и, прежде чем я успел помолиться к образу и обратиться к ним, закричали: «здравствуйте». Поздоровавшись с учительницей, предлагаю пропеть молитву, но оказалось, что пение не преподается: пришлось ограничиться чтением.

После этого начинается та начальническая ревизия учебных занятий в школе, которую всячески стараешься избегать, но которую постоянно производишь, дабы не возбудить каких-либо сомнений в отсутствии усердия и должного понимания своего дела.

Молодые учителя, каких большинство, и почти все учительницы, редко видя и мало зная начальство, в подобных случаях страшно волнуются и теряются, а главное из опасения какой-либо ответственности и возможных неприятностей, обыкновенно держат себя неоткровенно. Ученики в свою очередь, заражаясь ненормальным поведением своих учителей, робеют и теряются. Точно такая же история повторилась и со мной в данном случае.

Как ни старался я всячески упростить свое обращение, и ободрить учительницу, все время она держала себя какой-то растерянной, бесцельно суетилась; когда нужны были объяснения, давала их с явным намерением что-то скрыть и оправдаться, иногда впадала в очевидные противоречия.

 Ученики школы, правда, отвечали просто, не по-книжному, но как-то неуверенно и сбивчиво, все посматривали на учительницу, ожидая от неё или поощрения или, просто, подсказывания. Познания их по всем предметам школьного курса казались не твердыми, не полными, многое было упущено, многое не так объяснялось или преподавалось и т. п.

Сравнительно лучше отвечали ученики по Закону Божию, но вообще результаты ревизии нужно было считать мало удовлетворительными. К этому присоединялось еще неблагоприятное впечатление от внешнего состояния школы: хотя помещение для 50 находящихся в наличности учеников можно было признать достаточно просторным, но содержалось оно плохо: чувствовался значительный холод, так что некоторые ученики сидели в полушубках, и долго пробыть без тёплого платья было трудно и, пожалуй, не безопасно.

Так как батюшка, заведующий и законоучитель школы, жил в верстах в 4-х (прим - 4 км 270 метров), за многолюдством прихода посещал ее не очень часто и по-видимому все школьные заботы предоставил учительнице, то отсюда ответственность за обнаруженные недостатки и упущения ложилась главным образом на учительницу, которая покорно и сознавала это.

 Таким образом, на самых законных основаниях приходилось мнение об учительнице и её деятельности в школе составлять далеко не лестное, а соответственно этому принимать и свои начальнические меры.

К счастью, некоторые последующие обстоятельства, а главное, откровенные разговоры, до которых мы таки дошли с учительницей, совершенно иначе осветили все обнаруженные явления и, можно сказать, до противоположности изменили мой взгляд на учительницу.

Дело началось с того, что учительница, когда я заканчивал ревизию и делал некоторые отметки в классном журнале, по обычаю в таких случаях, стала приглашать «попить чайку», как у нас говорится.

Как только она заикнулась о чае, сейчас же все девочки старшего отделения, поднявши руки, заговорили: «я поставлю самовар, я, я».... Меня такая общая готовность исполнить то, что само по себе и необязательно и неинтересно для детей, очень заинтересовала; признаюсь, я даже отнёс это на свой счет и спросил учительницу: «отчего это они так порываются ставить самовар? Разве не может этого сделать ваша прислуга?» Учительница сначала замялась, смешалась, но потом ответила таки:

— «Обыкновенно я сама себе ставлю самовар, но когда мне бывает некогда, я поручаю девочкам и за это даю им по стакану чаю, поэтому они и вызываются ставить самовар».

—Разве у вас при школе нет прислуги, что вы сами ставите самовар?

—«Да, отдельной прислуги нет,—опять при некотором замешательстве ответила учительница,—но батюшка разрешил и говорить, что можно обходиться и без прислуги».

—Как же так? Кто же у вас топить печь, носит воду, убирает сор и т. п.?

—«Я сама по большей части все делаю, или дежурные из старшего отделения. Батюшка говорит, что полезно учеников приучать к прислуживанию».

—Положим так, но ни вы, ни ученики этого делать не обязаны, да и когда делать и усмотреть за этим? Сторож должен быть от общества; скажите батюшке, чтобы он непременно нанял для вас прислугу. Вот видите, как в классе и холодно и грязно… 

—«У нас обыкновенно тепло, —начала объяснять учительница, но только печь наша не скоро нагревается, а сегодня дежурные опоздали и убирать в классе начали уже тогда, когда собрались ученики, так что я приказала оставить, чтобы не наделать пыли. Полы моют у нас раз в неделю, для этого приходят женщины из деревни; я всегда слежу за чистотой, но ее трудно соблюсти, так как дети ходят в валенках и наносят грязи, да и дом старый, требует ремонта. Прежде был при школе сторож, но было еще хуже, поэтому батюшка и согласился на то, чтобы я обходилась без сторожа».

При этом объяснении учительница так часто и настойчиво ссылалась на своего батюшку, что я пришел к тому предположение, не злоупотребляет ли он из за каких-либо расчётов своей властью, заставляя учительницу обходиться без прислуги, и прямо спросил: «да почему батюшка не хочет, чтобы у васъ была при школе отдельная прислуга? Можно, ведь, найти хорошего сторожа или сторожиху?»

Учительница промолчала, по-видимому, колебалась открыть всю правду и с целью переменить, разговор стала приглашать в свою комнату, где был готов и самовар. Пошли туда. Комната была небольшая и, вопреки ожиданию, производила впечатлите и чистоты и уютности, да и температура в ней была гораздо выше классной; с усердием и не без ловкости собирала посуду и прислуживала девочка старшего отделения лет 12—13. Я было уже и забыл про прислугу и собирался совсем о другом расспрашивать учительницу, но прислуживание этой девочки опять напомнило о том же, и я после некоторого времени возобновил разговор, желая добраться до сути дела.

— «Почему батюшка не хочет нанять вам прислугу? Я непременно сделаю ему предложение позаботиться об этом».

Может быть, эта угроза заставила-таки учительницу высказаться, и дело о прислуге осветилось так. Школа существует шестой год; общество, действительно, обязалось давать сторожа, но так как удобного помещения для него при школе нет, то был назначен из деревни один человек, который должен был ежедневно приходить и все, что нужно, делать; оказался он не особенно исправным, не трезвым и даже грубым; поэтому батюшка предложил обществу его уволить и назначить деньги, на который можно было бы нанимать прислугу по выбору.

Общество согласилось и ассигновало на этот предмет три рубля в месяц; деньги эти поступали учительнице, которая и нанимала отдельную прислугу; но потом, с разрешения и даже по предложение батюшки, учительница перестала нанимать отдельную прислугу, а приглашала из соседок одну для мойки полов, другую приносить воду и дрова; убирала же класс сама при помощи учеников, между которыми было распределено особое дежурство: одни топили печь, другие подметали полы, стирали пыль и т. п., для этого были вывешены даже особые списки.

Собственно, в этом порядке вещей не было ничего непозволительного или противозаконного, даже напротив, была сторона и желательная, устанавливающая некоторую связь школы с местным населением, но так как тут замешан материальный интерес учительницы, то последняя, отчасти, стеснялась обнаружить его, а отчасти, боялась и того, что я могу запретить это и потребовать найма отдельного сторожа.

—           «В прошлом году, —рассказывала учительница,—мне было легче, так как при мне жил брат, которого я приготовляла в духовное училище; он во всем помогал, присматривал даже за младшими учениками; а теперь он поступил в училище и одной мне стало труднее. Если вы прикажете, то я сейчас же найму сторожиху».

—«Я приказывать не стану, как вы найдете удобней, так и делайте, —сказал я,—только смотрите, чтобы общество не выразило претензии; могут сказать: мы дескать платим на сторожа, а учительница заставляет учеников и нас прислуживать» .

—«Нет, напротив,—возразила учительница—очень многие сами предлагают услуги что-ни- будь сделать для школы и постоянно при мне говорят детям, чтобы они делали все, что я прикажу. Весьма часто приходят женщины с просьбой позволить им для школы наносить дров или воды, и если я отказываю, то остаются недовольны, а иногда сами делают против моего желания».

—           «Хорошо, если так, но чем же вы заслужили такие симпатия у местного населения? Почему оно так радеет о школе?»

— «Вообще население здесь доброе, я очень с ним подружилась; родителям особенно нравится, что у нас преподается девочкам рукоделие»

По-видимому, это был излюбленный предмета учительницы: когда я обнаружил некоторый интерес к нему, сейчас же мне были принесены всякие работы: показала учительница и свое платье, сшитое руками учениц, и разные выкройки, образцы и т. п., даже позвала тех девочек и мальчиков, на которых было платье, сфабрикованное в школьной мастерской. Временем занятий служили часы после окончания уроков; сначала занимались только ученицы школы, но уже второй год по вечерам стали приходить и другие девушки, даже взрослые, которым учительница не отказывала в обучении. Кроме удовлетворения нужд своих, по словам учительницы, находилось время исполнять заказы и для посторонних. Так как это производилось бесплатно, то отсюда собственно и возникла признательность местного населения: учительница показала даже кусок материи, которую ей презентовала одна из местных франтих за хорошо исполненный для неё заказ. Словом, рукоделие, несомненно, сослужило для учительницы большую службу, сблизило и расположило к школе, по крайней мере, женскую половину населения. В этом отношении труды и заслуги учительницы требовали полного и одобрения и поощрения, что я, конечно, и сделал, поблагодаривши ее за усердное преподавание рукоделия, а этим расположил к новым откровенностям.

— «Кроме рукоделья,—рассказывала учительница,—крестьянам очень нравится слушать по воскресным дням чтения в школе, и они весьма благодарны за это; некоторые женщины даже приносят яиц, молока, чтобы я им только почитала что-нибудь душеспасительное, просят читать и в будни, но я не могу постоянно вести эти чтения, а батюшка приезжает редко».

Так как эта школа находилась далеко от места жительства последнего, то вся тяжесть по ведению дела ложилась на учительницу. Тяжелы были, по её словам, не сами чтения, а те условия, при которых они производятся.

—«Народу, — говорила учительница, — всегда собирается много, воздух в классе делается душным и спёртым, иногда лампа не горит, читать же приходится громко и долго, так как постоянно чуть не со слезами просят прочесть еще и еще; кроме того, с женщинами легче, а когда приходить много мужчин, то трудно бывает и за порядком уследить. Я пробовала было привлечь учеников, но они малы, читают спешно и не отчетливо, приготовлять их трудно и нет времени; для чтения в церкви и то не всегда успеешь приготовить, так как батюшка строго требует, чтобы читали без ошибок, внятно и громко».

—А в церковь часто вы ходите?-—спросил я, зная, что школа от храма отстоит далеко.

—«В церкви мы всегда бываем: в хорошую погоду ходим, а в дурную нас возят на подводах; батюшка требует непременно, чтобы были: только в осеннюю и весеннюю распутицу бывает иногда трудно и проехать».             ,

—Жаль все-таки, заметил я, что дети не поют в церкви, не может ли диакон или псаломщик обучать пению?

—           «Об этом уже говорил и уездный наблюдатель, -отвечала учительница,—но диакона нет, а псаломщик стар и не может преподавать. Батюшка хотел было хлопотать о другом учителе, так как у нас учеников в начале года бывает свыше 60, он бы и преподавал пение, но при школе нет помещения».

Много беседовали мы с учительницей и о других предметах и, наконец, в откровенных разговорах дошли и до материй самых деликатных.

—Сколько вы получаете жалованья?-— спросил я.

—«Мне положено 16 руб. 66 коп. в месяц—, отвечала учительница,—но я просила казначея отделения, чтобы он 10 руб. посылал матери, а остальные мне».

—Как же вы живете на 6 руб. 66 коп.? — поразился я.

—«Я еще каждый месяц посылаю рубль брату,—весело заметила учительница, которой, видимо, понравилось выраженное мною крайнее удивление, «а в прошлом году, когда батюшка дал 15 руб., я купила себе швейную машину; и в этом году обещал заплатить из своего жалованья» 1 ). – Примечание – В этой епархии законоучителям некоторых школ в награждении за труды выдается из местных средств по 40 р. В год единовременного пособия, которое считается их жалованием.

—За что же он вам платит?—спросил я. Очевидно в желании произвести эффект, учительница опять не сразу выдала секрет, и сначала не хотела было объяснить этого источника дохода, да я сам уже догадался и спросил:

—Вероятно, вы преподаете и Закон Божий, а батюшка просил не говорить этого?

— «Да», откровенно созналась учительница, «но батюшка, когда приезжает в школу, всегда спрашивает пройденное и сам объясняет, спрашивает же строго и сердится, если что-нибудь не так; поэтому нужно заниматься много, и я никогда не пропускаю уроков по этому предмету».

Вот почему, подумал я, ученики отвечали по Закону Божию пожалуй, лучше, чем по другим предметам, и, шутя, добавил в слух: это ничего, что вы помогаете законоучителю, но только поторгуйтесь с батюшкой, чтобы он больше вам платил из своего жалованья; а то я все- таки не понимаю, как же вы обходитесь на 5 р. в месяц?

—Тут учительница стала посвящать меня во все тайны своего домашнего хозяйства, рассказывала о том, что она стряпает сама, что деревенские продукты не дороги, а иногда крестьяне не берут и денег, сами приносят ей масла, молока и яиц; когда же ездят в город, то в подарок привозят ей и предметы роскоши, например, четверть фунта чаю, печенья и т. п., даже угощала меня тою карамелью, которую презентовал ей один крестьянин, ездивший в Москву, словом, была чрезвычайно довольна тем интересом, который я обнаружил к этому делу, и как бы хвалилась своей изворотливостью в бедности и тех стеснительных обстоятельствах, при которых, без сомнения, жила.

Желание помочь и вывести ее из стеснённых обстоятельств у меня сейчас же явилось, и я предложил ей перейти на место с большим жалованьем, поближе к родным и в более удобную обстановку, но учительница прямо запротестовала, усиленно стала просить не делать этого и рассказала такой случай: два или три года тому назад она хотела было перейти на другое место, именно поближе к своим родным, к которым ездит постоянно стоить дорого; но когда об этом узнало население, то почти все и вместе и отдельно начали просить не уходить от них и обещались бесплатно отвозить ее к железнодорожной станции.

Крестьяне вообще не щедры по части заботь о материальном благополучии своих учителей, скорей склонны всячески извлечь пользу от них, а свои симпатии к ним выражают очень и очень не часто; если же они сделали это, то без сомнения потому, что, с одной стороны, оценили труды учительницы и увидели в них интерес для себя, а с другой сознали свою обязанность как-нибудь вознаградить за них, не считая для себя обременительным оказать учительнице посильную помощь или поддержку.

Пред отъездом я еще раз повидался с учениками, по своему обыкновенно раздал им книжки из тех, которье издаёт Московское Общество распространена религиозно-нравственных книг; учительница просила, чтобы я позволил ученикам внести мое имя в поминовение о здравии за общей утренней молитвой. Провожая же  меня, все восхваляла мою доброту и признавалась, как они с батюшкой боялись моего приезда, а теперь желала бы, чтобы я почаще навещал их школу. Этим и кончилось мое личное знакомство  с учительницей.

Выехал я из школы и все разбирался в полученных впечатлениях; хотелось обсудить их беспристрастно и прийти к такому или иному заключению. Благоприятные впечатления, конечно, преобладали: труды учительницы по рукоделию, по преподаванию Закона Божия и ведению религиозно-нравственных чтений побуждали к поощрениям и всяким похвалам; бедность же и семейное положение учительницы непременно требовали принять участие и оказать материальную помощь.

Но, с другой стороны, являлись все  упущения по учебной части, по внешнему благо устройству школы; опасно было поощрением так бы одобрить их, признать нормальными, а пожалуй вызвать и некоторый соблазн, например, по вопросу о прислуге или принимаемых учительницей подарках.

Тут помогли бы объяснения о. заведующего, но видеться с ним мне не представилось возможности и до настоящего времени; с уездным же о. наблюдателем и местными о. благочинным я встречался и даже много говорил об учительнице, особенно, с первым.

Он подтвердил почти все, что говорила учительница, хотя многого из того, что я узнал, он не знал; во всяком случае отозвался об учительнице чрезвычайно симпатично, признавши ее учительницей и опытной и усердной. Рассказал он между прочим следующий факт, весьма характерный и, можно сказать, замечательный. Дело в том, что учительнице несколько лет тому назад сделал предложение один из окончивших семинарию, пред поступлением во диакона; предложение было принято, и он даже ездил к ней в качестве жениха; но потом вдруг женился не на ней, а на её старшей сестре. Пошли между соседями, конечно, толки: одни не в пользу учительницы, другие не в пользу жениха; но некоторые толковали и так, что учительница не пожелала стать, как это бывает в духовной среде, на дороге старшей сестры и убедила жениха отказаться от неё в пользу сестры. Судя по характеру учительницы, весьма привязанной к своим родным, это всего вероятней, тем более, что добрые родственные отношения у них не прекращались и продолжаются по cиe время.

Отец же благочинный, бывавший в школе только на выпускных экзаменах, отозвался об учительнице приблизительно так: «учительница не плохая, но у ней постоянно ученики мало подготовлены и пишут менее грамотно, чем в других школах». Как ни авторитетно был сделан этот отзыв и как ни близок он был к действительности, однако я ему в конце концов не покорился, и—во первых, официально отозвался об учительнице, как об одной из самых ревностных и усердных, а во вторых, когда распределяли в конце года наградные и пособия, похлопотал о том, чтобы она получила увеличенную сумму, увеличить же ей самое жалованье не удалось.»

Из жизни Церковно-приходской школы. А. Италинский. Москва Синодальная Типография 1906 год.

От Московского Духовно-Цензурного Комитета печать дозволяется. Москва, 22 сентября 1905 года. Цензор протоирей Николай Боголюбский.